Примись теперь, Баббаланья, – примись, мой дорогой принц, примись за неё, примись за неё, я говорю! Почему нет?

– Я готов принять любую вещь, которая вам понравится, мой господин: что это?

– Ах! Да! Прими то, что… что после возвращения домой ты должен найти свою недавно обручённую жену, под… под… под… метафизическим предположением, что тот, кто был видим недолго, ты… ты… Аззагедди, отбыл из этой жизни; другими словами, с глаз долой – из сердца вон; что тогда, мой дорогой принц?

– Тогда, мой господин, я мигом уничтожил бы своего конкурента.

– Ты?.. Тогда… тогда это слишком много для твоей метафизики, Баб-Баббаланья.

Баббаланья встал, бормоча про себя:

– Так принято или реально? С полубогом может справиться вино? Всё же старая мифология сделала вакханалии божественными. Но оно было поразительно желанным! Оно подрубило меня, прежде чем он упал сам.

– Иуми, мой господин Медиа сегодня пребывает в очень приподнятом настроении, – прошептал Мохи, – но его притворство плохо скрыто. Нет, нет, кутила не использовал бы такую логику после своих чаш.

Глава XLVIII

Они проплывают вокруг острова, не причаливая и не подходя к объекту своего разговора

С целью посетить Каледонию, страну, целиком объединённую с Доминорой, наш курс теперь лежал к северу вдоль западных белых утёсов острова. Но, считая встречный ветер и течение слишком сильными для наших гребцов, мы должны были проследовать прямо к месту назначения; Баббаланья отметил, что если в Доминоре мы так и не нашли Йиллу, то и в Каледонии эту деву вряд ли могли скрывать.

И тогда последовал разговор о стране, которую мы не смогли посетить. Наш летописец рассказал много прекрасных сведений о её людях, расхваливая их храбрость во время войны, их дружелюбие, их преданность религии, их проникновение в философию, простоту и сладость их песен, их заботу и бережливость во всех домашних делах: был приведён длинный перечень героев, метафизиков, бардов и великих людей.

Но как все достоинства являются продолжением недостатков, так и в некоторых случаях у этих людей произошло вырождение лучших черт. Их бережливость слишком часто становилась скупостью; их преданность – мрачным фанатизмом; и всё это в большой степени произошло без непосредственного влияния подданных короля Белло.

В Каледонии многое пробуждало пыл её бардов. Нагорья и низменности были живописны, и много невидимой лирики всё ещё скрывалось в долинах её рек. Среди её синих, огромных холмов сумели удержаться многие племена, которые в своём диком и татуированном одеянии всё ещё сохраняли одежды самой могущественной страны прежних времён. Они обнажали колени в символе того, что сами они так же благородны, как и лица, которые никогда не преклонялись.

В то время как Плетёная Борода перечислял всё это, течение вынесло нас по проливу к совершенно очаровательному заросшему Зелёному Острову.

Нет ничего более зелёного, чем центральная терраса Анд, которая под жарким меридианом погружает славный Кито в росы бесконечной весны; нет ничего более зелёного, чем девять тысяч футов высокого пика Пирохити, который, поднимаясь с тёплой груди острова Tаити, уносит всё лето с собой в облака; нет, нет ничего более зелёного, чем знаменитые сады Кира, и нет ничего более зелёного, чем весенняя лужайка, холмик, долина прекрасной Верданны.

– Увы, сладкий остров! Твои пустоши заросли виноградными лозами, – пристально глядя на неё, вздохнул Иуми.

– Земля злых негодных собак! – выкрикнул Медиа.

– Остров, будущее которого находится в своём прошлом. Каменная плита под очагом такова, что от неё бегут дети, – сказал Баббаланья.

– Я не могу прочитать твои хроники из-за крови, Верданна, – бормотал Мохи.

– Проходя рядом, мы хотели высадиться, но катящийся прибой этому воспрепятствовал. Тогда мы трижды обошли вокруг острова в поисках гладкого, чистого берега, но не нашли его.

Тем временем все мы всё ещё продолжали разговор.

– Мой господин, – сказал Иуми, – в то время как мы остановились у короля Белло, я услышал многое о вражде между Доминорой и этим несчастным берегом. Ведь остров Верданна – не дитя короля Белло?

– Да, менестрель, он пасынок, – сказал Мохи.

– Ради увеличения своего семейного круга, – сказал Баббаланья, – старый лев однажды ввёл дикого молодого оленя в свою конюшню; но олень так и не стал одомашненным и продолжает бодать своих молочных братьев. У Верданны нет плоти и крови Доминоры, отчего по большей части и существуют эти разногласия.

– Но, Баббаланья, неужели нет никакого способа примирить этих противников?

– Только один путь, Иуми: заполнив этот пролив суходолом; из-за разделения водным путём мы, мардиaне, в глубине души будем всегда оставаться более или менее разделёнными. Хотя Каледония объединилась с Доминорой задолго до союза с Верданной, всё же в отношении Каледонии у Белло нет беспокойства; географически единые, эти два народа спокойно смешались при соединении. Враждебный пролив не плещется между руками, что должны держать и пожимать друг друга.

– Но, Баббаланья, – сказал Иуми, – чего ждёт от Верданны Доминора, если это же самое в ответ Верданна опровергает?

– Они – настоящие каннибалы, Иуми, – сказал Медиа, – и жаждут привилегии съесть друг друга.

– Это позиция короля Белло, – сказал Баббаланья, – но в этих вещах, мой господин, вы, полубоги, всегда единодушны. И какие бы ни были требования Верданны, Белло упорствует в их неприятии.

– Почему бы не предоставить всё, что она испрашивает, вплоть до отказа от всего владения островом, – сказал Мохи, – вследствие чего Белло избавил бы себя от многих проблем.

– И ты думаешь, старик, – сказал Медиа, – что при проклятии или благословении Белло придёт к своему перерождению? Тройной король снимет свою тройную диадему? И даже если Белло сделает то, что ты предлагаешь, он только умножит ещё большее недоумение. Если предоставить ей всё, то Верданна скоро будет счастлива отказаться от многого из того, что она сейчас требует. И всё, что она теперь испрашивает, было у неё в минувшие дни, но она не обращала это в свою пользу, – и теперь она стала более мудрой?

– Разве она не требует свой урожай, мой господин? – сказал Иуми. – И у жнеца нет прав на его копну?

– Коси! Коси, Иуми! Если ты жнёшь для меня, то сноп мой.

– Но если жнец пожинает на своём собственном участке урожай, чей тогда сноп, мой господин? – сказал Баббаланья.

– Тот, для кого он пожинает, – его господина!

– Тогда позвольте жнецу идти с серпом и с мечом, – сказал Иуми, – с одной рукой, подрезающей тучные колосья; и с другой, ударяющей по его тучным господам.

– Ты становишься более жестоким в своих лирических капризах, мой воинственный голубь, – сказал Медиа вежливо. – Но что касается тебя, философ, то ты знаешь, что жители Верданны кровью и мозгом подчинены родственному народу Белло, и лучший из мардиaн должен всегда ими управлять.

– Верданна – низшая по сравнению с Доминорой, мой господин! Разве она не произвела бардов, ораторов, остроумия, патриотов? Мохи, разверните ваши хроники! Скажите мне, неужели Верданна не может не требовать полного множества звёзд на всей татуированной руке Славы короля Белло?

– Даже в этом случае, – сказал Мохи, – немногие из глав государств поддержат тебя.

– Но, мой господин, – сказал Баббаланья, – ведь правда вездесуща, она скрывается во всём, даже во лжи, поэтому малый микроб её скрыт в клевете на согнанных с этой земли людей. Хотя они справедливо хвастаются многими блестящими именами, эти драгоценности – самоцветы, но совсем не великолепная одежда. И хотя, как при сборе винограда, Верданна полна сентиментальных соков, бьющих яркими выплесками остроумия, всё же не весь её виноград даёт вино; и тут и там висят тяжёлые поражённые милдью гроздья, наполовину пожранные червями, разведёнными в их собственных лозах.

– Опусти, опусти твой виноград и метафоры! – вскричал Медиа. – Ясно выражай свои мысли, как мужчина; позволь им прийти нагими в Марди. Что ты имеешь